Заставляет мозг работать, не то что новостная лента вконтактика.
Оригинал взят у suzemka в ТИРЛИЧ. Часть Первая
- Встать, суд идет!
- Да я б встав, каб знав, шо обратно сяду...
- Ня пхайсь, ня пхайсь, кажу!
- Га, Вась, прими рукав!
- Слухай, а я не понял, шо то за баба?
- То не баба, то - помощник.
- Петь, не кури: все начнут - задохнемся!
- Дак я ж не взатяг!
- Тихо, хлопцы, тихо...
Судья стукнул по графину:
- Прошу всех садиться!
- Да куда ж все сядут?! От тоже - балакает, сам не знает шо...
- Не, честное слово, як дети с тым судом - то встань, то сядь...
- Не говори...
- Так я тебя спрашиваю - шо то за баба такая?
- Да Ваньки с того краю. Что на бензовозе ездил...
- Якого Ваньки? Шо сгорел?
- Да не! - то Лёшка сгорел, а то Ванька, что бабу свою молотком прибил.
- Й-и-ии! Гля, а чаго я не знал?
- Бач, молотком! А на што?
- Да-а-а! там, люди казали, такая баба - не прибить, токо грех на душу взять.
- И шо ж тому Ваньке?
- Як шо?! Меру наказания дали... Насмерть.
- Тоже молотком?
- На что?! - там теперь током глушуть...
- Бач!
- Га! Брехня! Током - то в Америке. Зато дают перед этим что хочешь: выпить там, покурить или бабу...
- Бабу?
- А что?
- Дак тюрьма ж!
- Дак не в Калуге ж, а в Америке. У их там баба - эт-т-о... ну! ты что!..
- Точно, точно! - встрял механик. - Мне свояк говорил, у их через тых баб целая простытуция получается.
- Тихо, хлопцы, тихо, правда, начинается...
Мое счастье, что суд назначили не в районе, а у нас в леспромхозе. Красный уголок маленькой конторки был забит до отказа. Сидели даже на баке с водой, пиная ногами болтавшуюся на цепи кружку. Ни о какой скамье подсудимых не могло быть и речи: я, обвиняемый, сидел в президиуме.
- Товарищи! - начал судья. - Мы судим сегодня Стринадкина Александра. Его собака нанес кусательную рану на ногу лесничего Грищенкова. Казалось бы, простой, товарищи, случай: покусал собака ногу - и ладно! А вот не ладно. Почему мы обязаны обратить туда правопорядок и пресечь того кобеля?
Я отвечу. Гражданин СССР нехай себе будет уверен, что органы к любому случаю отнесутся подробно. Гражданин может спокойно работать, зная, что в любой момент за им обязательно придут и внимательно разберутся. И человек веселей работает и от его становиться больше пользы государству.
Это всё так! Но обратно ж имеются случаи нарушения. Вот не далее как совсем недавно жительница деревни Алешковичи гражданка Семёшина произвела убийство своёго ж собственного мужа. Той тупой предмет, шо попался ёй под руку, было смешно даже, товарищи, сказать - простая лопата, шо имеется дома у каждого.
Тут, понятно, сыграло три фактора: ревность, беременность и самогон. Три, как говорится, родимых пятна прошлого! Но это, товарищи, никакие не пятны, а чистая распущенность, шоб людей лопатами убивать, вот что!
...Или вот Валя! Все ж, наверно, знают, как ихний преступный папа ихнию маму молотком один раз умертвил. Он же сперва шо? - он же сперва облик потерял. А когда человек пьяный облик потерял, его уже ни лопатой, ни молотком от преступления не удержать.
Так шо, все, об чем я тут говорю - это не голые цифры. Такие как бы голые цифры на глазах трупами обрастают. В районе год от года растет количество недисциплинированности и бесхалатности. И с этим надо класть решительную борьбу. Поэтому сегодня мы должны решительно направить на Стринадкина свою профилактику, а кобеля пресечь в зародыше, пока не поздно.
... Суд пошел наперекосяк с самого начала: сильно разволновался механик, которого из-за природной его сварливости двинули в общественные обвинители.
Механик напугался и сказал:
- Если я перед колехтивом виноватый, нехай меня сымут тогда. Я тридцать годов баранку крутил и обратно покрутю. Потаскаю хлысты, если так.
- Шо - «так»? - спросили из зала.
- А вот скажу! - ответил механик. - Яны думають, если я всю жизнь ругаюсь, то харахтер сволочной. А то не харахтер, а привычка! Когда мне не кричать, дак от тех обалдуев гайки на складе не найтить будет, а не то шо там...
- Яких обалдуев? - опять спросили из зала.
- Шохверов наших, яких же! Шо, не так?
- Так, - почему-то согласился судья.
- Ну во! - обрадовался механик. - Это ж всё должность, а не свойство! Я вам этого доказать могу. Вот наглядный пример! Например, я сегодня обратно должен ругаться. Ну не, не ругаться там, а во про Стринадкина обвинять, правильно?
- Правильно, - подтвердил судья, - начинайте!
- Сейчас начну... Стринадкин Александр. Ну шо можно сказать?... Вы ж, наверно, все думаете, если я механик, то взянусь его последней грязью обливать, да? Гм... А хрен! Ничего подобного, а как раз наоборот: ничего плохого не добьетесь, ни слова, ни полслова. Сашка и водитель неплохой и человек тоже. Во так во! А шо кобель у его кусается, то не моя забота. Привяжи кобеля - ён токо своих грызть будет. А бегать всем кобелей привязывать, дак у меня тогда гайки на складе не будет. Я там сам кобелем сижу и сторожу...
Зал молчал. Наконец кто-то спросил:
- Ну и чаго?
- А ничаго! - отрезал механик. - Як крыл всех матюками, так и буду крыть. Пока того коммунизму нема, нихто матюков не отменял. Мне ж для дела надо, а не то шо там... И того ж Стринадкина покрою. Но токо когда рабочее время. А сейчас - нет. И все!
Судья крякнул:
- Мы ж это ж все ж таки не матюкаться Вас приглашали. На это ж можно было б и как на оскорбление суда глядеть...
- Того и не матерюсь! - поспешно сказал механик. - Понятно... это... и женщина тоже... Да и место общественное. Хотя, если б крыл, дак Стринадкина. Какого ж вам, спрашивается, хрена оскорбляться всем? Так.., с принципа токо...
Он сел. Судья тихо матюкнулся.
- Ладно! Речь обвинителя мы заслухали. Нехай, что ли, защитник тогда...
Сидор Карпыч Потяпка, обладатель самого страшного кобеля на хуторе, сам напросился в защитники.
- Я, Сань, помогу! - сказал Карпыч перед судом. - Всё ж я твой бригадир, или где? Да и если подумать, получается, шо кобелям уже кусаться нельзя. И мне своёго не выпусти... Во додумались!..
***
... Карпыч как-то странно посмотрел на меня, хыкнул, прочищая глотку и важно заговорил:
- Семёныча понять можно... - сказал Карпыч про механика. - К ему все лезут: то дай, это дай. Понятно, приходится грубо... Хотя, если честно, у его другой раз снегу зимой не допросишься!
Он начал загибать пальцы:
- Сёлето двигатели завезли четыре штуки. Ну и где тые двигатели? - у складе! Мосты, там два, чи скоко... Тоже у складе. У того же Стринадкина гидровсилитель ни в Красную Армию, ни я вже не знаю куда! А Семёныч токо сидит на том складе и от его ни ответу, ни привету, кроме матюков. Ну вот вы как, это - правильно?! Надо ж к людям относиться, не?
- Вы давайте за Стринадкина уже! - не вытерпел судья.
- Не к спеху! - с достоинством отмахнулся Потяпка. - Хотя за Саньку тоже...
Он задумался.
- А чего про Саньку... Я ж ему не враг, да и плохого про хлопца придумать трудно... Вот, правда, Семёныч его тут выгораживать взялся, так давайте хоть я пообвиняю! А то шо это мы, правда...
Ну, по работе, тут - ладно, тут у меня замечаний нету. Я за другое скажу. Ну так, вообще... Вот ты, Саня, это, молодой еще пока. Ну а что! - школа да армия: небогато. Жизни ты, я скажу, еще не бачил. От ты говорил, будешь летом в институт чи еще куда пробовать... Ладно! Ну, к примеру, поедешь в Вязьму, либо, скажем, в Москву...
Карпыч поскрёб лысину:
- Моя тым годом каталась у тую Москву. У ёй там тётка, это, ...торговым работником. Ну, город такой, шо... Ну, столица ж! - апельсины там, колбаса любая, консерва... И люди. Людей, мать! - яких только нема: и наши, и негры тые, и желтые, и якие-то такие, знаешь, ...корявые, что ли... Моя на их, говорит, шесть часов натыкалась, пока тётку нашла. Угу.
Ну вот! Ну и соберутся они все эти московские, и давай тебя пытать: с откудова, мол, земляк? - С Сенчуров! О! - скажут. - А не брешешь? Ну, а як же! Интересно! Тут же до войны, чи, може, там раньше, при царе, - говорят, у одном только нашем районе целых три Голландии находилось. О так! Ну и Франция - полторы там, чи скоко... Интересные ж места. Потом, партизаны ж тоже... Во-о-от...
Ну и соберутся дружки-то твои негры и через тебя будут об нас догадываться. Ну и шо, я спрашиваю? Ну и поедет той негр со своей Москвы к нам на Сенчуры? - Да триста годов он не поедет! А почему? Вот скажу.
Всё начинается с малого! Сейчас ты, - ладно, - сейчас ты кобеля не привязал. Там... Ну, там не знаю, в общежитии, чи ещё где, заведешь себе, скажем, попугая. Вот! А то вон сын читал, там один глупяк крокодила в ванну посадил. Ну и придет до тебя дружок твой, такой же как ты студент и негр. И захотит в сортир. Ну, и, я спрашиваю, это как? культурно? Культурно, нет? - шо вот только человек с газеткой на очко взгрюзнулся, а тут на его с ванны той крододил непривязанный, а сверху и попугай вдобавок!
Это нормально? Не! Дак, понятно, шо такой человек на Сенчуры ни ногой! Ну, а чего ему думать остается? - может, мы все тут с крокодилами спим и попугаев у нас полные курятники! Так что, к чему я это всё тут говорю? А вот к чему: кобель - ён собака! А раз так, то нехай Санька за его поступки отвечает! Всё у меня.
Потяпка взволнованно сел, подпрыгнул и сел опять.
«Сволочь, - подумал я, - защитничек...» Сзади Потяпку тихо крыл матом Семёныч.
Судья зевнул:
- Ну шо...
Он повернулся к леснику:
- Грищенков, ты-то шо скажешь, не?
- На шо?! - удивился Петька. - Тут уже богато наговорили. Пора б Саньке присудить чего-нибудь да и по хатам...
Судья уставился на меня:
- Ну а ты, Стринадкин?
Я встал.
- Держись, Сань! - крикнул Потяпка. - Если шо не то присудют - я обратно выступлю!
- Ну? - спросил судья.
- А чё говорить... - буркнул я. - Никого мой Жук не кусал, брешет Петька...
В зале началось волнение, лесник вскочил и кинулся к президиуму, но еще до того как мог начаться настоящий хай, я успел крикнуть самое главное:
- А если Петька не брешет, то пускай ногу покажет.
И сел. Вот тут-то хай и начался. Потяпка сцепился с Семёнычем, бледный Петька пытался что-то крикнуть, но его оттащили в сторону, судья колотил по стакану... Потом я снова увидел Петьку. Мы смотрели друг на друга, и я увидел, как он испугался.
- Ты, Стринадкин, не глуми нам тут! - еле сдерживая себя крикнул судья. - По закону давай отвечай, а не придумывай. Вон у меня справка от Грищенкова, а в ей - про рану кусательную, да про кобеля твоего вредного!
- А нехай Петька и правда ногу покажет! - загомонили в зале.
- На чёрта мне тая нога?! - всполошился Петька. - У меня вместо ёй - бумага!
- Гля, який хитрый! - изумились мужики. - Яврей!
- Знаем, знаем! - заорал Потяпка. - У Петьки в той больнице племянница второпетом! Нехай ногу кажет!
Зал заволновался. Начались нецензурные выкрики механика и малоцензурные предложения остальных:
- Нехай штаны задерёт!
- Нехай ён их сымет лучше!
- Го-го-го! А там - бумага! Бач!
- Иде ж нога-то бумажная?!
- Петро - голова с ведро! А вот баба если...
- Тихо! Да вы шо! - то ж мероприятие!..
- Э, хлопцы, - крякнул Потяпка, - у яго-то годы там у кажного промокашка...
- Вислюги чёртовы! - обиделся Петька. - Нявы′волки! Хрен с ей, с ногой! А промокашку я те, Карпыч, такую под нос засуну - до смерти напромокаисся! Придете до меня за жердями-то! Я вам таку жердину по хребтине-то...
- А не ругайсь, не ругайсь! Шо это тебе, понимаешь... Кажи рану кусательную!..
Петька скрипнул мелкими реденькими зубками, крикнул: «Ладно!», снял валенок, махом сдёрнул портянку. Ногу поставил на стол, на бумаги.
- Глядите, шоб вас антонов огонь всех попёк!
Мужики попритихли, вытянули шеи. Зал сковала глухая, тяжкая тишина.
- Шшш-ш-шо етто такое, мамочки?... - прокатился одинокий придавленный шёпот.
По Петькиной ноге, в обхват, шли длинные, ровные полоски синяков.
- То ж руки, хлопцы, то ж пальцы!... - крикнул Семёныч и осёкся.
Петька быстро сунул ногу в валенок и, продравшись сквозь толпу, скрылся за дверью.
- Заплакал, - хмуро сообщили от двери.
И тут Потяпка неожиданно треснул меня по голове:
- У тебя, хлопец, мозги есть, не? - сурово спросил Потяпка. - Ты б сперва хоть мне б сказал...
Он хлопнул дверью и вышел за Петькой.
***
Судья потряс кистью ладони и вяло обратился ко мне:
- Ну?.. Как, Стринадкин? Может скажешь теперь, хто это у нас лесников тут цапать наладился? Я-то, конечно, сказать и сам могу, но как представитель власти права не имею. Так шо, придётся тебе...
- Кто, кто... - буркнул я, и, не совсем соображая где нахожусь, добавил, - леший, кто ж ещё...
Судья кивнул, сложил Петькину портянку вчетверо и сунул её почему-то в папку с документами. В зале было тихо. Да и вообще-то было похоже, что моё признание вовсе никого не удивило. Все только как-то скисли.
- Вот чего я тебе скажу, Стринадкин, - спокойно заметил судья, - хлопец ты, может, и тихий, но глупый. ...В гражданском суде, шоб ты знал, такие дела не разбираются. Мог бы и про кобеля сказать, не облез бы.
Он оглядел мужиков и захлопнул папку с портянкой.
- Время-то позднее, - сообщил он. - Истец ушёл, ну и мы, наверно, подадимся?
Загремела кружка на баке, заскрипела дверь и комнату сразу прохватило холодом. Мужики, расходились, не прощаясь, не куря по двое-трое у крыльца, расходились сразу. Только судья словил меня у ворот и спросил:
- Слухай, хлопец, а ты не деда Егора внучок?
Я кивнул.
- Угу, - сказал судья, - ну тогда всё понятно. Чего ж ты сразу не сказал? Я б хоть знал... Домой придешь, деду привет передавай. А про суд... ну чего я могу. Я ж все понимаю, а закона такого нема... Что мне делать? Вот в Верховном Совете говорят - законы несовершенные. Какое там, мать, несовершенные, когда их и половины нету! Вот так-то вот. Ну иди, хлопец, не обижайся. Деду Егору привет не забудь...
Вернувшись, я растолкал деда, и, пока тот не успел толком проснуться, спросил в лоб:
- Диду, ты Коному′ хорошо знал?
Дед, тряся спросонья кудластой башкой, полез за кисетом. Я сунул ему в зубы беломорину и повторил вопрос.
- А тебе на что? - насупился дед.
- Для школы, - соврал я, - мы над их музеем шефство взяли, а Конома' - партизан.
- Конома партизан, - неторопливо затянулся дед. - Конома партизан, а ты, Санька, - гестаповец. Если ты у всех про Коному в три часа ночи будешь спрашивать, на тебя люди кобелей спускать начнут... Не бреши шо зря. На шо тебе Конома?
- Дед! - спросил я. - Кто был с ним в отряде?
- Я был, - спокойно сказал дед. - Дядя Миша, покойник, был, Стёпка Коротченков, Яшка, брат его... Да с пол-улицы наберется.
- А кто выводил к фронту окруженцев?
- Конома, - медленно произнес дед, повернувшись ко мне лицом.
- А ещё? - допытывался я.
- Нихто. Конома.
- Ладно, - согласился я, - а как он их повёл?
Дед глянул на меня и потушил окурок:
- Ну как... От Герасимовки лесом, а тут ...тут через Ключи, видать, по льду, а как ещё?
- Дед! В сентябре льда нету.
- Ну, полем тогда, к Волкову Загону...
- Ты ж сам говорил, что у немцев на том поле танки стояли!
- А, может, он их опушкой повёл...
- Целую-то дивизию. Ну не вихляй, дед! Скажи как было.
- Отчепись! - рассвирепел вдруг старый. – Поле - не поле! Годов-то сколько прошло, забыл я! Да и ...ну его в болото, тое поле.
- В болото... - тихо повторил я. - Болото, дед...
Дед посмотрел на меня исподлобья и матюкнулся в бороду:
- От брехло музейное! Не, хлопец! Не такой я ещё глумной, чтоб про то рассказывать. От подожди, оглумею вконец, тогда, глядишь, и проболтаюсь!
- Дед! - обнаглел я. - А ну как такая беда, что ты сперва помрешь, а уже потом оглумеешь? Кто ж расскажет? Чего ж ты молчишь?
- Того и мовчу! - отрезал старый. - Того и молчу, что помирать скоро. Про бога мне, хлопец, пора думать, а не про Коному!
***
...Утром, вяло колупая яичницу с салом, он вдруг обронил:
- А чего это, мне интересно, всех глумных в глумдом берут, а вон Дунька Башаровская сроду глумная, а не в глумдоме?
Мать рассвирепела:
- А чего это, мне интересно, ты у нас за всех глумных такой радетель стал?!
- Да я не за всех... - так же лениво протянул дед и уставился на меня. - Я за Дуньку.
...Через полчаса я вывел «Урал» на Башаровский шлях.
Башаровка – не такая большая деревня, чтоб там могло уместиться две или три таких Дуньки, как эта. Да и район у нас не такой большой. Двух Дунек район бы не пережил. Тем более - глумных.
В наших краях сказать о человеке «дурак» – значит, не сказать о нем ничего. Народ у нас по лесам живет хороший, местами – добрый без видимых к тому препосылок и, главное, надо бы отметить, сильно промеж себя разнообразный.
Меж полюсными «вушлыми», то есть теми, кто только по лени да сильной своей занятости хозяйством не сладился стать, допустим, председателем сельсовета или, допустим, космонавтом, - так вот, между «вушлыми» и «напрочь глумными», как называют душевнобольных, шляется великое и слабо при том дифференцированное племя «приглумков», «оглумелых», «глупяков», граждан невнятной категории «так! – шо зря», и бог весть кого еще только не шляется.
Ни в космонавты, ни в, тем более, председатели сельсовета этот народ попасть не может, да, к слову сказать, и не крепко собирается. И если к «вушлым» относятся традиционно настороженно, то тех, кто «глумной напрочь» откровенно жалеют.
Далеко от хутора, в районе, за речкой Стегой, стоит государственная психлечебница, по-местному – «глумдом». Лечат там исключительно сплошным трудом, на что глумные не обижаются, но, похоже, и не особо вылечиваются. Нам же и в школе, и в леспромхозе тоже всю жизнь талдычили о пользе труда, так что у многих сложилось мнение, что вообще с мозгами в районе не очень здорово. А понимая на собственном опыте, что такое труд в деревне, глумных жалеют еще больше.
У нас они какие-то не буйные. Говорят, это оттого, что воздух в наших лесах замечательный. Не согласиться с этим трудно, тем более что поглядишь вокруг, повспоминаешь, да и отметишь вдруг, что буйство у жителей района хоть, конечно, бывает, - и бывает бессмысленным, а от самогона даже беспощадным, - но все же само по себе оно кратковременное и нечастое.
Иногда, когда обитателей глумдома выпускают погулять, они бесцельно бродят по райцентру, то дивясь на масленичный шест с петухом и самоваром наверху, то одобрительно кивают, вслушиваясь в какие-нибудь первомайские тезизы, звучащие на демонстрации.
Однажды один из них утонул в луже. Воды там было курице по колено. «Глумной! - вздыхали старухи, - упасть, гля, упал, а вылезть – ума не хватило!»
Однако ж была одна глумная, которая не только ни разу не переходила Стегу, но и даже грозилась загнать в глумдом всех более-менее здоровых. А учитывая ее энергию, можно было утверждать, что если уж не для всех, то, по крайней мере, для «оглумелых» и «глупяков» такая перспектива была более чем вероятна.
Звали это существо Дунькой. Хата ее стояла на краю деревни Башаровка, но сама Дунька объявлялась там не так уж и часто. Труды и дни она проводила в перемещениях по району, мышкуя то на свадьбах, то на похоронах.
Несмотря на агрессивный характер, Дунька пользовалась потрясающим успехом. Объяснялось это, наверное, тем, что странно устроенный мозг ее с непостижимой точностью сохранял мельчайшие детали бесчисленных обрядов, песен, или вычурных, полудиких средневековых обычаев, вроде купания в грязи во время выхода из дома молодых.
В такие моменты Дунька, появившись из-за какого-нибудь курятника, что черт из табакерки, первой бросалась в любую топь, в момент покрываясь слоем грязи, из под которого мигали ее безумные синие глаза. В общем-то, она ни от кого не требовала повторения своих подвигов, но всегда обнаруживались две-три старухи подревней, которые тут же объявляли, что действительно есть такое замечательное положение – валяться в грязи.
После этого бабки, называя друг друга девками, и друг друга же подбадривая, робкими утицами лезли вслед за Дунькой в лужу. Там они с громким ёканьем пару раз бухались задами в грязь, а потом уже до самого вечера только тем и занимались, что стирали в цинковых корытах бесчисленные юбки да судачили о великой Дунькиной правоте и необходимости блюдения древних обычаев.
Вот, собственно, и все, что приходило на память при воспоминании о ней. Поэтому разговора с Дунькой я себе совершенно не представлял, да и намек деда понял только отчасти, как промежуточную наводку, так что надеялся больше на случай.
Но, где ж мне было тогда знать, что случай окажется именно таким!
***
...Волосы стояли дыбом: дед Конома, покойник с девятилетним стажем, сидел за грязным, давно нескобленным столом и смеялся весёлым, хрюкающим смехом.
- А про Дуньку Егор сказал?
- Дед не при чём. Он намекнул только...
- От тож я и кажу. Га, намекнул! Добре ж и намекнул! Разведчик Егор был хороший. Бач, яки намёки! А остальное? Шо - сам дотумковал? А як?
- Ты вывел окруженцев. Так?
- Угу, -усмехнулся Конома, - а шо?
- Вести ты их мог только через Ключи.
- А як же ж!
- А вел ты их в сентябре. Правильно?
- Та не кажи! - така грязюка была - лешак бы не пролез!
- А ты пролез.
- Я? - улыбнулся покойник. - Я шо - лешак? Я не лешак. Ты слухай сюда, хлопчик. Я - Конома. Ко-но-ма! Чуешь? Да ты не трусись, я тебя есть не буду.
Конома засмеялся и полез в сенцы.
- Я тебя, хлопчик, есть не стану! Я ось тут зараз салом поснидаю!
Он внёс миску холодного, с мороза, сала.
- Трымай, хлопчик! Доброе сало. Дунька кабанчика колола, я солил. Цыбульку трымай...
- Дед! - сказал я. - Не за салом я к тебе.
- Бач, не за салом! - озадачился мертвяк. - А по шо тогда?
- Верни лешего. И вообще... Верни меня на Ключи.
Конома отложил сало и почесал за ухом грязным пальцем.
- А на шо тебе? А? А ну як нема лешаков нияких? Шо?
Я не выдержал:
- Во привет! Нема! - а я?
- Шо -«я»? - ухмыльнулся покойник. - Ты шо - лешак? Не, хлопчик! Ты комсомолец.
- Да ладно тебе, - сказал я, - чего брехать-то! Люди ж тоже видели...
- Люди брешут! - убеждённо заявил Конома. - Ты людей не слухай! От я. Бачишь? Сижу тут с тобой, сало ем, горелки выпить могу... Дуня! Дай нам с хлопцем горелочки! ...От! Горелку ж, кажу, пью. Другой раз дровы порублю. Чуешь? Всё як у людей. Тогда, получается, шо - живой?
- Ну, ...живой, - боязливо согласился я.
- Во! - Конома удовлетворённо откинулся к стенке. - А люди кажут - помёр! Не успели закопать, а уже - «помёр»! Дунька до сельсовета пошла, дак ёй даже цыдулю дали. Шо помёр. И где ж это... А! Во, бачишь?
Он вытянул из штанов истёртую справку о смерти.
- Я её с собой тягаю. Всё ж таки бумага, документ. От як брешут люди-то!
И, видно удивляясь такой подлой людской природе, мертвяк горько закачал кудластой башкой. Дунька тихо поставила на стол бутылку самогонки и два малинковских стакана.
- Так шо, брехня это всё! Нема нияких лешаков. И не было никогда. От так вот. А скажи ты кому про их - дак тебе тогда годов двадцать в глумдоме сопли пузырить. Шо? Чуешь, шо я тебе кажу? Ось, я бачу, тебе и сказать-то нема чего. Мовчишь? Мовчи! И Егор нехай мовчит.
Конома печально посмотрел на меня:
- Понапридумают, сами не знают шо. И верют. Шо ни сделай - верют! Глумней Дуньки...
Он неожиданно развеселился:
- От хочешь хвокус-покус?
Коноса вылез из-за стола, подошел к печке.
- Хочешь?
- Какой фокус? - уныло спросил я.
- А ось побачишь!
Покопавшись в печурке - маленькой нише, где сушат варежки и складывают сковородники - Конома осторожно вытащил маленькую полусонную летучую мышь.
- О! - гляди! Нетопырь - ён нетопырь и ёсть. А этот - ён специальный!
- Ну-ка, дай, - попросил я.
- Який скорый! - ухмыльнулся мертвяк. - Ты лучше гляди...
Глядеть было нечего, я и так понял, что именно он собрался вытворять. А Конома принес еще одну табуретку, посадил на неё пыльный, дрожащий комочек и резко, до боли в ушах, свистнул.
...Это опять была она. Те же тёмные тонкие волосы, то же смуглое, почти прозрачное тело. Она. Сколько ж ей лет, невольно подумал я. Семнадцать, восемнадцать? Тринадцать?... Чёрт её знает.
- Ну як? - поинтересовался покойник.
- Здорово, - сознался я, - просто цирк! Только я это видел уже. Пусть она скажет что-нибудь.
- А попроси! - безмятежно предложил Конома. - Нехай скажет. А то скучно, правда.
- Что сказать? - глухим голосом неожиданно спросила ведьма.
... Так я услышал её голос.
- Ты кто? Почему ты тогда пропала?!
- А, не! - так не можно! - замахал руками Конома.
- Ты кто?! Почему ты ушла?!
- Нельзя!!! - взвизгнул мертвяк.
- Кто ты?!!
...Свист, и - маленький комочек на грязной Дунькиной табуретке.
- Який скорый... - пробормотал Конома, пряча нетопыря в печурку.
- Кто она, дед?
- Як хто? - притворно удивился мертвяк. - Нетопырь, а хто ж?!
- Говорящий?
Покойник махнул рукой:
- Э-э! И не то другой раз бувает! Ось птица такая ёсть - глопугай, чи поплугай, то я не помню як правильно, - дак ты шо! Такое говорит, аж правда смешно. Или вон Егора спроси: у нас до войны один сороку говорить научил! А нетопырь?... Э, тоже мне, диво великое...
***
- Это ён мастер, - мрачно сказал дед. - Правда, был до войны один такой, ходу никому не давал: «А шо ты сказал? А як ты поглядел?» Уж ты ж, господи! Стоко народу через его пострадало!
Дак Конома возьми и подари ему говорящую сороку. Ты, кажет, жрать ёй не давай, а дай ёй с утра газету «Правда». Яна газету к обеду прочитает, а к вечеру доклад сделает. Дак той глупяк обрадовался, с района уполномоченного вызвал, кажет: «Учёную птицу своим умом вывел».
Ну, уполномоченный еще кого-то прихватил. Приходит комиссия в хату, на столе газета, на портрет Ворошилова нагажено, вся газета подюбана, а сверху сидит сорока и горько матюкается. Вот тебе и доклад. Ну и того глупяка быстренько куда-то в Сибирь заплющили. Так шо, ён, Конома, такой, ты б, Сань, поосторожней с им...
...to be continued...
Journal information